Читать интересную книгу Прививка от бешенства - Сергей Магомет

Альтернативный учебник по литературе.

Настольная книга писателя.

Да, да, эта моя «Прививка» – это не х. лит-ра!

Нет, между тем, существа более обидчивого. Буквально всех подозревает в желании унизить писательское самолюбие, ущемить достоинство, свободу личности. Особенно не терпит никаких поучений, даже намека на них. И взрывается мгновенно. Даже приходя к кому-нибудь в гости, когда хозяин просит вытереть ноги или надеть тапочки, мрачнеет, темнеет лицом и, наконец, не выдерживает: «Может, тебя еще и в ж… поцеловать??»

Говорят, раньше писатель приравнивался к полковнику. Впрочем, теперь к полковнику не приравнивают и самого полковника.

Слово «совок» наверняка придумал человек, у которого было несчастливое детство. Ну не в смысле там голодное, или нищее-убогое. Наоборот, вполне сытое. Но наверняка из какой-нибудь семейки мелких барыг-нетопырей. «Веселый ветер» это не про него. Поди еще и в школе пендалей натерпелся… Зато теперь всё в одном флаконе – местечковость, русопятство и совок.

Иногда в конец можно и не заглядывать. Хватает начала. Z рассказал, что общий знакомый, преуспевший телесатирик-шоумен, выпустил очередную книгу. Лирическую. Изящную. Первая миниатюра называется «Коврик». Очень милая. Мол, когда он был маленьким, то играл на огромном ковре, который казался ему целым миром с морями и океанами. А недавно, дескать, пришел навестить престарелую маму и, увидев у нее какой-то затертый, дрянной коврик, спрашивает: «Это что такое?!» А она ему: «А это, сыночек, тот ковер!» У меня только один вопрос. Точнее, два в одном. Неужели он не мог купить маме новый ковер или эта гипербережливость в отношении антиквариата – какой-то обобщенный художественный образ?..

Кстати, его знакомый Х убежден, что во всем современном мире единственная линия раздела – это вопрос о еврействе. Не исключено, что он прав. Как говорится, всё фигня, кроме пчел.

Даже самая простая мысль или образ не могут существовать в пустоте и требуют известного контекста.

Вот беда. Нынче каждому графоману известно, что рукописи не горят.

Горький где-то написал: «Дайте мне такую книгу, прочитав которую, люди себе покоя не находят!..» Как давно это было…

А вот любопытно, недавно я заново воспроизвел список писателей, самых корневых для меня, – в пору, так сказать, моего «взрослого», писательского становления. Список, который составлял еще в молодости. Всё те же пятьдесят имен. Почти без изменений. Вообще без изменений. Фокус в том, что сейчас я вдруг задумался, засомневался, что ведь не могу сказать наверняка: действительно ли, что, помимо сугубо технических приемов, я воспринял от них самое общее, фундаментальное представление о том, какой должна быть настоящая литература (видимо, термин Хэма), или всего лишь выдергивал авторитетные имена, лишь укрепляющие меня в мысли, что не только у меня подобные представления, изначальные, глубинные, – а стало быть, с полным на то основанием, мог отныне четко и категорично разделять слабые вещи и сильные, литературу и не-литературу.

Известно, в России писатель должен жить долго. Но вот вопрос – как долго? Ведь столько вообще не живут. К примеру, даже сравнительный долгожитель Бунин не дожил, бедный, нескольких лет до многомиллионных тиражей на Родине, до своего триумфального возвращения.

Поэт, Писатель… Высказывание, приписываемое Твардовскому: «Поэт тот, кого читают люди, обычно не читающие стихов». Как двусмысленно, даже оскорбительно звучит эта, казалось бы, простая истина, применительно к современной литературе и писателям. Обычно читающие люди вообще ничего не читают, а книги, именуемые нынче блокбастерами, масслитературой, читают именно те, кто обычно вообще ничего не читает, не то что прозы, – а стихов и подавно.

X рассказывает: «Мне часто снится, что я – клоун. Смешу людей. Все вокруг буквально писаются со смеху. И мне от этого ужасно радостно…»

Трудно представить, чтобы человек мог совмещать в одном лице клоуна и духовного учителя. Или, скажем, психиатра и острого шизофреника. Между тем, сейчас от писателя требуют именно этого.

Как ни странно, но даже из людей, по-настоящему умных и хороших, редко выходят хорошие писатели. Впрочем, из дебильных подонков писатели выходят еще реже.

А сколько раз, восхищаясь остроумными и тонкими отзывами литераторов о настоящих писателях, о классиках, я открывал их собственные творения и приходил в изумление: куда подевалось их остроумие и вкус?!

Y пишет роман-парадокс. У него персонаж за минуту до взрыва в метро останавливается покурить. Мораль: иногда куренье полезно. Другой персонаж, чтобы не повеситься от несчастной любви, напивается, а наутро просыпается живым и совершенно другим человеком. Мораль: иногда и алкоголь полезен.

Z, придя к X, вздыхает: «Не знаю, какой ты писатель… Но квартира у тебя точно – писательская!»

Вообще, снисходительность по отношению к братьям-писателям – почти рефлекс.

Один старый писатель вспоминал: вел я давным-давно литературный кружок в школе, за тридцать рублей в месяц. Приходили и взрослые. Писали всегда одинаково: от первого лица, всегда невнятного, и с издевательской интонацией о другом человеке. Как в анекдотах о евреях.

«Если человек талантлив, ходит как оплеванный».

Хотя… Более содержательным и остро-психологичным, вообще, более драматичным был бы, конечно, вариант: «Если человек талантлив, ходишь как оплеванный».

Пока рукопись не опубликована, все авторы равны. «Курица высиживает птенцов так же, как орлица…»

Плюс сюда по какой-то ассоциации: «Сонные грезы окрыляют глупых».

Написать откровенно глупую книгу – для этого тоже нужен талант.

Товарищ по перу говорит: – Вот, прочти-ка, я тут одну вещицу написал, так, задней левой ногой, по-моему, полная херня! – И довольно-таки настойчиво сует тебе рукопись. Я уж не раз удивлялся (мысленно, конечно): если, даже по мнению самого автора, это «полная херня», то с какой такой радости я должен это читать?! Ну да, ну да. Он, как всякий творец одержимый бесконечными сомнениями, может, так от великой скромности говорит. Но у меня еще ни разу в жизни не бывало, чтобы текст, характеризованный подобным образом, в самом деле не оказывался херней… Интересно, что автор еще обязательно присовокупит: – Слушай, ты мне честно скажи свое мнение, я не обижусь! – И это неправда. Ибо он не просто обидится, но обидится смертельно.

X долго мучился над разгадкой того, что такое смерть, как узнать ее приближение, как она выглядит и так далее. Пока не услышал над ухом шепот: «Когда я приду, ты сразу поймешь, что это Я…»

Очень часто умирание-смерть пренебрежительно называют одним из многих экзистенциальных опытов, нам доступных. Ничего подобного. Пустая бравада. Смерть никак не может считаться опытом, хотя бы потому, что любой опыт-эксперимент подразумевает их последующее изучение и осмысление; в данном случае мы такой возможности не имеем.

Русский писатель-патриот Y, изголодавшись и отчаявшись в нищете, принялся писать «коммерческий» роман – о русском же писателе-патриоте, которого преследует дьявол-вурдалак, волосатый, мерзкий, а главное, обрезанный. Первое покушение случилось в бане. Отсюда – эта смачная художественная подробность об обрезанности. Бедняга, как ошпаренный, выскочил из бани, а обрезанный бес бежал за ним и кричал: «А тебе воще отрежу!»

Чудны дела Твои, Господи! Теперь вот даже модно поантисемитить.

В свободное от писательства время Х производил впечатление человека, который ищет стену, чтобы убиться об нее.

Кто-то справедливо заметил: не тот антисемит, кто называет себя антисемитом, но тот, кого другие считают таковым.

Интеллигентный антисемит. Ученый антисемит. Талантливый антисемит. Добрый антисемит. Антисемит-кришнаит. Русофобствующий антисемит.

Z гордится следующей своей фразой: «Возмещение ущерба, причиненного оргазмом, лежит на обоих». Посылает ее во все журналы и газеты и ждет гонорара.

«Жиллет – лучше для мужчины нет!» – тоже придумал какой-нибудь писатель. «Как жиллетом по…»

Х говорил, что хочет написать физиологический роман о внутреннем мире шлюхи без комплексов, то есть таковой себя и считающей. Первый эпизод, как она демонстрирует влюбленному в нее молодому человеку, который только что признался ей в любви и даже подарил обручальное кольцо, следующий трюк: кладет колечко на стул, садится и втягивает колечко внутрь.